Задание не понравилось Крысолову с самого начала. Перевозить подопытных – занятие для конвоя, а не для технаря, успешно прикидывающегося психологом. Тем более, с этими тремя он не работал. Все появились в Корпусе, что называется, самотеком. Местные. Одного забрали не то от приемной матери, не то от опекунши. Еще один поступил из интерната. Третьего устроили в Корпус родители. Больше они своего ребенка не увидят, уверенные при этом, что сделали все, чтобы жизнь их сына сложилась наилучшим образом и во благо родной страны,  - с мрачным удовлетворением думал Крайнц, забирая у директора сопроводительные документы и личные дела. Такие вещи обставлялись Особым отделом очень тщательно.
Трое мальчишек. Младшему пять, старшему – восемь. И везти их не с сопровождением воспитателя и шофера, а запросто – в служебной машине. На дорогу трое суток – за рулем Крайнц не имеет права проводить больше восьми  часов подряд. Ночевки и завтраки с ужинами – в воинских частях, договоренность давняя по старому доброму принципу «дашь  на дашь», а документы у Крысолова такие, что не то, что лейтенанты зеленые, а и начальники тех частей  будут стоять навытяжку и лично мазать им бутерброды. Обед – сухим пайком.
Больничный  корпус. Под расписку Крысолову выдают шприц-пистолет и пачку лимонно-желтых ампул. Препарат, вызывающий кратковременный болевой шок. Средство успокоить чересчур строптивого подопытного. Крайнц без споров сгребает положенные ампулы, едва заметно морщится,  и выбирает еще и сильнодействующее  снотворное. Таблетки и ампулы для шприц-пистолета. Незачем мучить мальчишек больше необходимого. Проспят всю дорогу и ладно. И Крайнцу меньше забот.
Табельное оружие он оставляет в сейфе. И идет знакомиться с подопечными. Трое мальчишек взирают на него одинаково  недоверчиво. Младший – Рик, белобрысый и лопоухий. Тот, что постарше – Матвей, рыжеватый, с  конопушками на хмурой мордашке.  Александр – в такой же форме Корпуса, что и остальные, но с аккуратной «штатской» прической. Домашний мальчик.
- Меня  зовут Крайнц. Подполковник Крайнц. Обращаться ко мне – «господин подполковник». Можете называть меня Крысолов – это прозвище, - сухо и отрывисто говорит он, - мне поручено отвезти вас в другую школу. Для одаренных детей. Советую вести себя хорошо. Тогда дорога будет для всех нас спокойной, а у вас не будет неприятностей.
Он дает им  снотворное и следит, чтобы они проглотили таблетки. Загружает их вещи и свою сумку в багажник, определяет мальчишек на заднее сиденье. Блокирует двери. Папку с документами кладет рядом с собой. Заводит машину и трогается с места. Выезжает за ворота Корпуса. Впереди трое суток пути. Заряженный снотворным шприц-пистолет убирает так, чтобы можно было достать его одним движением. Через четверть часа подопечные уже крепко спят. Крайнц слегка расслабляется. Эмоциональный фон спокойный, никаких кошмаров им не снится. В его сознании три огонька горят ровно и сильно. Потенциал хороший. Надо потом заглянуть в личные дела, посмотреть, кто из них кто. Исключительно, чтобы знать, чего ожидать,  - думает он. Дорога всегда его успокаивает. Особенно, если не задумываться, где и чем она заканчивается. Вот Крысолов и не думает. Он старается не думать о тех, кто спит на заднем сиденье, как о детях. Крысолов отлично знает, что именно делают из таких мальчишек в Солнечном – 16. На благо страны.  В официальных документах они именуются «подопытными», «материалом», теряют имена и получают взамен номера.
Мальчишки спят весь день и едва просыпаются, когда он расталкивает их у ворот части. Через полчаса все уже улажено, им отведена комнатушка с четырьмя кроватями в офицерской гостинице – Крайнц не собирается оставлять мальчишек одних на ночь. Ведет их в пустую столовую, где еда знакома ему до отвращения. Невкусно, зато сытно и жирно.  Потом ведет их в гостиницу. Немудреные пожитки уже сложены на кроватях. Запирает дверь, ключ убирает в карман. Впрочем, тут такая дверь и такой замок, что его пальцем открыть можно.
- Устраивайтесь, - говорит он, - Можете спать, можете смотреть телевизор, можете разговаривать. Только не громко.
Сам устраивается возле стола и раскрывает папку.

Отредактировано Тадеуш Крайнц (2018-08-05 22:58:57)

Они слишком покорны. Крайнц украдкой мысленно касается  их. Боятся. Все трое. Маленький больше всех. Старшие ненавидят его. Это нормально. Так даже проще. Сбились в кучку на одной кровати, молчат. Рыжеватого вроде попросили историю рассказать. А он молчит. О том, что у кого-то из мальчишек есть телепатические способности, ему не сказали. О таких вещах обычно предупреждают. Случались… накладочки.
Сам Крысолов слабый телепат, но ставить блок умеет. Поднимает экран и ни на что, кроме эмоционального фона не рассчитывая,  тянется ментальным щупиком по очереди к каждому из мальчишек. На всякий случай. И… это  не эмоции. Не слова. Картинка. Словно в старом диафильме менялись картинки. Беззвучно. Яркие, насыщенные. Контрастом к серому вечеру за окном и серой казенной комнате с отстающей по углам штукатуркой и капающим краном.  Домик, синий как небо, под кустом… сказочный лес… королевский замок… Вот же черт! Щупик резко отдергивается. Передает картинку рыжеватый Матвей.  И скрывает! И никто даже не заподозрил! Или не сочли нужным сказать? Он  заглядывает в папку.
«Матвей Савельев, восемь лет.
Отец: Тадеуш Крайнц, койво, на данный момент местонахождение неизвестно.
Мать: Юлиана Савельева, койво,  на данный момент местонахождение неизвестно.
Опекун: Катарина Штернова, проживает в Ново-Энске по адресу…» - это неважно. Глаза бегут по строчкам дальше.
«Наследный койво. Проявленные способности: генератор биополя, достаточного для выведения из строя техники и электроники. Потенциальные способности: лоцман, пограничник…»
О способностях к телепатии ни слова. Крысолов внимательно дочитывает до конца. Очень внимательно. Пока в голове у него не перещелкивается предохранитель,  и взгляд сам дергается к началу страницы.
«Отец: Тадеуш Крайнц, койво, на данный момент местонахождение неизвестно.»
Что?!
Не может быть!
Очень даже может, - непримиримо нашептывает внутри совесть, - Ты ведь помнишь Юлиану. Юльку. Рыжую. Она была лаборанткой или вроде того. Ей поручили помочь тебе освоиться. А потом ее перевели в другой город.  Ты позвонил ей раз, другой, а потом появилась Марина… А может быть, у тебя и не один ребенок. Вспомни, как раз в месяц приходил в медблок, тебе вручали пробирку и ты шел в маленькую комнатку с журналами… Тебе говорили, что это рутинное  обследование, а ты верил…
Крайнц смотрит стеклянными глазами в папку. Пролистывает дела остальных воспитанников – и там ни слова о телепатии. Ему  хочется курить, но оставить мальчишек одних он не решается. Он должен доставить их в целости и сохранности.
Душно. Он рывком расстегивает ворот. Наливает себе воды из стоящего на столе кувшина. Вода безвкусная, но хотя бы холодная и свежая. Легче не становится. Он сует папку с делом Савельева к остальным документам, щелкает замком на папке. Убирает ее в свою сумку. Это привычка – не оставлять ничего в свободном доступе. Проверяет – шприц-пистолет на месте. Подходит к окну, дергает створку. Окна заклеены на зиму намертво. Но Крайнц дергает до тех пор, пока не разрывает бумагу и не распахивает створку. Сырой холодный воздух волной прорывается в комнату. 
- Я покурю в окно, - говорит он, почти извиняясь, - Проветрю потом.
Торопливо прикуривает. Руки почти не дрожат. Следит, чтобы дым шел в открытое окно. Держит блок в голове. Очень полезно, когда находишься в комнате с телепатом. Впереди целая ночь. А если это очередная проверка лояльности? Если документы – фальшивка? Крайнц не помнит лица Юльки. Волосы вот помнит, рыжие. Стрижка короткая и вьются колечками. Или это не Юлька, а Агнесса была  с короткой стрижкой… Крысолов только сейчас задумывается о том, что девушки в лаборатории Корвина менялись очень часто. И всегда крутили служебные романы. Но никогда не выходили замуж. Просто переезжали, переводились, увольнялись…
Он докуривает вторую папиросу, выбрасывает окурок в окно. Оставляет его открытым.
- Идите умываться,  - командует негромко, взгляд невольно останавливается на Савельеве, - По очереди. Если пить хотите – кипяченая вода на столе в кувшине. Свежая – сам проверял. И по кроватям.

Отредактировано Тадеуш Крайнц (2015-08-08 16:04:59)

Матвей Савельев не был самым старшим. Но его слушались. Лидер в маленькой компании. Маленький лидер, умеющий ставить глухой экран. Сквозь который даже отголоски эмоций не пробиваются. Да и зачем? Вон, все на лице написано. Ненавидит и боится. И понимает, что деваться ему некуда. И от этого ненавидит еще сильнее. Они всегда знали, куда их везут. Никого не обманывала ложь про закрытую школу. Отчего-то подопытные всегда знали.
Двое послушно пошли умываться, Савельев отказался. Настаивать Крайнц не стал. Еще никто не умер, улегшись спать с немытыми ушами и нечищеными зубами. Потом все трое улеглись. Затихли, как мыши над веником. Прилег и Крайнц. Не раздеваясь. Как снял у двери теплую  куртку, так и остался в форме с подполковничьими погонами. Только ботинки снял. Ничего, форменная синтетика не мнется, почти не пачкается и не затирается. Если и уснет – встанет утром как будто только что наглаженный. Пистолет, заряженный снотворным, сунул под подушку. Инструкция, черти б ее драли!
Да и как тут уснешь, если напряжение только что не искрит в воздухе. Окно он закрыл, чтоб не застудить мальчишек. И в комнате снова становится душновато. Он закрывает глаза, заставляет себя успокоиться и ждет. Рано или поздно должно прорваться.
И прорывается. Истерику устраивает Савельев. По полной программе. Еще и остальных перепугал. Инструкция требует немедленно всадить подопытному дозу снотворного. А то и чего похуже. Но Крайнц медлит.
Какого черта ты притворяешься?! Нельзя быть наполовину добрым! Он твой сын! Твой ребенок! Родная кровь и все такое. Сколько угодно можешь делать вид, что ничего не знаешь. Ты знаешь. Отлично знаешь. Ты видел, в кого они превращаются, эти мальчики?! Знаешь, в кого Матвей превратится через… хорошо, если через полгода?!
А если это просто очередная проверка? И документы на мальчишку – фальшивка.
- Ох и дурень ты, Савельев, - безо всякого страха, только с сожалением, сообщает Крайнц, подбирая перегоревший чайник, - То утром своего чаю попили бы, а теперь придется в столовую идти. Да еще болтаешь невесть что. Учись держать чувства под контролем. А то экран ставить научился, а   толку, если все мысли на лбу написаны.
Первое, что запомнил Тадеуш – нельзя бояться. Пусть даже мальчишка может тебя усилием воли наизнанку вывернуть – ты все равно сильнее. Просто потому что ты – взрослый. Потому что он полностью в твоей власти. И самое опасное – поддаться искушению этой властью злоупотребить.
- Ложись спать, Савельев, - все так же спокойно говорит Крайнц, - Все ложитесь. Даже если вы сейчас прикончите меня – для вас ничего не изменится. Только хуже будет.

Игры в психологию кончились. Это Крайнц понял за мгновение до того, как в него ударила тугая воздушная волна. Савельев сник, затих… и тут же его выгнуло на кровати, мальчишка запрокинул голову, глаза закатились.
- Ложись! – успел скомандовать Крысолов остальным. И еще успел сгруппироваться, прежде чем воздушный кулак впечатал его в стену. Хрустнуло,  рвануло острой болью спину и бедро. Кувырком разлетелись табуретки, перевернулся стол, зазвенела, осыпаясь стеклянным крошевом форточка. Рик испуганно заревел, Александр как упал ничком на кровать, так и лежал, спина под майкой ходила ходуном, крупной дрожью…
Додумывал Крайнц потом, а сейчас, едва почуяв, что может двигаться, наплевав на боль в спине метнулся к шприц-пистолету. Шприц-дротик со  снотворным воткнулся Савельеву в ногу. Но мальчишка и так уже валился на кровать в обмороке. Еще два выстрела – и двое остальных, получив дозу снотворного, распластались на своих койках.
- … твою мать! – подытожил Крысолов, опуская пистолет и подходя к отключившемуся Савельеву. Пощупал пульс. Живой.  Поморщился  - спину ломило. Острая боль отступила, оставив о себе тянущее воспоминание. Ну и ладно, хорошо, что позвоночник не сломал, телекинетик хренов. Да это и телекинезом не назовешь. Выброс силы на фоне стресса. Бывает, резко повышается уровень дара. Вот и прикладывает сырой, голой энергией.
- … твою мать! – повторил он. И только сейчас понял, что руки и ноги у него дрожат. Опустился на собственную кровать. Убрал пистолет. Трое его подопечных спали беспробудным сном. Савельев вроде как отошел, губы порозовели, задышал ровно. За каким чертом его отправили конвоировать подопытных,  да еще в одиночку?! Ладно, был бы он опытным конвоиром,  так ведь это первая поездка. А, к черту! Довезу их на снотворном, сдам с рук на руки. Пусть тамошние умники разбираются, поломается у них в мозгах что-нибудь от этого или нет!
Оставаться в этом номере было невозможно. В разбитую форточку задувало сыростью и холодом. Крысолов еще раз проверил подопытных,  и пошел выбивать другую комнату.
Спустя полтора  часа он сам перенес всех троих в комнату на втором этаже. Точно такую же, разве что сырых потеков на стене поменьше и трещины на потолке другие. Уложил, накрыл, заботливо подоткнул одеяла. Перенес вещи. И, не раздеваясь,  повалился животом на свою койку, морщась и растирая по очереди то больную ногу, которую как назло скручивало судорогой снова и снова, то ноющую спину.
Зачем?! По какой причине отправили именно меня? Как в Корпусе могли ошибиться? Проверка? Или все же обычная накладка, которые случаются везде? Тогда почему меня  отправили одного?..
У меня есть ребенок. Наследный койво. Подопытный кролик. Все мы кролики всех цветов и размеров и скачем «прыг-скок». А не будем скакать – окажемся на разделочном столе…
Сын. Ты ведь мечтал, помнишь, что у тебя и Лоры будут дети? Сыновья. Двое мальчишек. Или мальчик и девочка. Крысолов повернул голову. В темноте угадывался только силуэт Савельева под одеялом. Он не похож на меня. Или похож? Он не помнил, как выглядел в детстве, а своих детских фотографий не сохранил.
Может быть, это провокация? И имя в личном деле фальшивое? Состряпали специально для меня, чтобы проверить. А если нет? Если правда? Ты ведь знаешь, что с ним будет. Не притворяйся, отлично знаешь. Ты видел. И ты позволишь, чтобы из твоего сына сделали такое?..
Он видел. Всем, кто приходил работать в шестнадцатый  отдел,  демонстрировали «особых сотрудников». Проверка эмоциональной  устойчивости. Он видел рабочую пару. Два полутрупа. Дрожащий покорный живой  скелет,  готовый на все, что угодно ради дозы и полупарализованный мальчишка в инвалидном кресле. «Нюхач», чуявший койво сквозь пространства и Грани  Кристалла и безошибочно определявший их координаты и  «крот», который усилием воли пробивал «туннели», захватывая добычу и вытягивая ее  в лабораторию. Одному пятнадцать лет, другому четырнадцать.

Ему удалось задремать лишь под утро. Снилась Лора. Во сне они были вместе. И Матвей Савельев был их сыном. Они гуляли втроем. По берегу моря, там, где играли в детстве. И во сне Крысолов взял шприц, чтобы сделать сыну первый укол наркотика. Матвей доверчиво протянул руку, но Лора закричала и бросилась вперед, чтобы вырвать шприц… От ее крика Крысолов проснулся. Бешено колотилось сердце. В рту было сухо, язык наждаком ворочался во рту.
Закашлявшись, поднялся и побрел в санузел. Там долго пил из крана отдающую хлоркой и ржавчиной воду.  Потом снова кашлял, дергал заклеенные и здесь намертво створки окна.  Потом открыл форточку и курил, сидя на узком подоконнике. И только потом стал будить своих подопечных. Есть не хотелось. Но мальчишек надо было накормить, напоить и заставить сходить в туалет. Не то во сне намочат ему сиденья в казенной машине.

Савельев подскочил на кровати на мгновение раньше, чем Крайнц подошел, чтобы потрясти его за плечо. Взъерошенный, с мутноватыми со сна глазами и пересохшими, покрытыми корочкой губами. Увидел – и  отвел взгляд, покраснел, молча сполз с кровати и зашаркал в санузел. Один есть.  Крайнц с трудом растолкал остальных и отправил их умываться.  Квелые сонные мальчишки едва волочили ноги, пока Крайнц терпеливо ждал, чтобы они закончили все утренние дела и собрали вещи. Хотя какие там вещи у интернатских.
В столовой подопечные выхлебали компот, а котлету с пюре ковыряли с таким отвращением, словно им в тарелки собачьего корма насыпали. Тадеуш списал все на последствия снотворного. Вполне приличная еда, похуже, чем в Корпусе, но намного лучше, чем бывает обычно в военных частях. Зато он всерьез обеспокоился, что от передозировки на голодный желудок в дороге мальчишек начнет тошнить. Они почти ничего не съели в ужин.
Хлебушка… Единственное, что мальчишки уплели – это выданные к порции  два куска хлеба на брата. Хлеб да вода – наша еда, чтоб им провалиться, этим одаренным деткам. Вместе с его, Крысолова, начальством и директором Корпуса вкупе. Не бегать же вокруг них с уговорами «ложечку за маму, ложечку за папу». Тадеуш вздохнул, выражая крайнее раздражение одновременно с покорностью судьбе, отложил вилку и направился к раздаточному окну. Заглянул и увидел полную буфетчицу, суетливо подбиравшую с пола половник и разбитую тарелку. И порядочную горку нарезанного ломтями черного хлеба на подносе. Сразу видно, кормят тут хорошо. Нет нужды изголодавшимся солдатам прихватывать лишний кусок, белый хлеб разобрали
- Доброе утро, - очень-очень вежливо поздоровался Крысолов, - Будьте так любезны, сударыня, дайте еще хлеба мальчикам.
- Так, может, им еще картошки положить? Котлет не осталось, а пюре много еще, - она выглянула в окошко, -  Да они и положенное не съели еще. А такие бледненькие и замученные. Разве невкусно? – тетка казалась искренне огорченной. Небось,  жена или мать кого-то из местных офицеров. Пристроилась тут же работать.
- Ну что вы. Очень вкусно, спасибо. Просто они больные. Из интерната под патронажем армии,  - равнодушный ответ, - Лекарства тяжелые, вот и мутит их от жирного. А хлеб – в самый раз, - это даже не было ложью.
Буфетчица жалостливо охнула,  и Тадеуш немедля получил газетный кулек, доверху наполненный кисловато и сытно пахнущими ноздреватыми ломтями, с блестящей вкусно-коричневой хрусткой корочкой. Поблагодарил, вернулся к столу, сунул кулек младшему – Рику.
- Вот. Ешь сам, угости остальных. По дороге доедите. А сейчас вставайте и за мной. Ехать пора.
Признаться, Крайнц и сам не отказался бы сейчас от поджаристой горбушки. Сначала выщипать мякиш по кусочку, а потом медленно и со вкусом сгрызть корочку. И поэтому разозлился еще сильнее.  На секунду ослабил защитный экран, который держал теперь постоянно, прислушался к эмоциям мальчишек. От старшего и младшего веяло безразличием. Эти двое, считай, смирились. Хотя, если накроет отчаянием – могут выкинуть что неожиданное. У среднего, Савельева, безразличие мешалось со стыдом за вчерашнее. Мал еще, не научился бить и не жалеть об этом.
Давать им снотворное или не давать, вот в чем вопрос. На территории части не нападут – отсюда им не сбежать. В симптомах передозировки фигурировали судороги, рвота и  остановка дыхания. Две дозы за вчерашние сутки… третью дозу сейчас – дозы-то на взрослого рассчитаны, чтоб мальчишку свалить наверняка. Может оно и лучше будет, сдаст их овощами тамошним специалистам. По крайности, мучаться не будут. Вот такое вот хреновое милосердие. Крайнц еще раз внимательно посмотрел на вялых подопечных. Налопаются хлебушка и сами заснут. А если поднажать – сегодня к вечеру можно добраться до места. Он успокаивал себя, а глубоко в душе грыз ее червячок сомнения. Отдать им мальчишку? Отдать собственного сына, пусть и увидал он его впервые в жизни? И не увидишь больше, а увидишь – не узнаешь.
Они добрались до гаража.
- Садитесь, - открыл он заднюю дверцу.

Крайнц машинально выполнял давно привычную последовательность действий. Щелк, – поворачивается ключ в замке зажигания. Фрр, - негромко заводит песню отлаженный мотор. Чек – чек, – закрываются замки на дверях машины. Ссст,  – опускается  стекло на водительской двери. Сумку на переднее сиденье, шприц-пистолет в кобуру под левую руку – Крайнц неплохо стреляет и с левой руки, а уж на таком расстоянии не промажет. Машина мягко тронулась с места. Несколько минут петляния по пустынным в ранний час окраинным улочкам и Тадеуш выехал на трассу. Немедленно прибавил скорость до максимально разрешенной и откинулся на сиденье, тут же принявшем наиболее удобную форму. Мягкое шуршание шин по асфальту успокаивало. Пять часов хорошей дороги, потом свернуть на бетонный проселок и поздно вечером они на месте.
Подопытные притихли на заднем сиденье. Крайнц не отрывал взгляда от дороги и прислушивался к тому, что творится сзади. Мальчишки вели себя тихо. Но все равно ерзали, сопели, шуршали газетой кулька, деля хлеб молча и без споров. Потом жевали и  хрустели корочками. Тадеуш слегка ослабил экран, прислушиваясь к эмоциям и мыслям. Способности к телепатии у него усилились в последние года три. Он сам относил это за счет работы с машиной Корвина-Крайнца и скрывал. Не из желания навредить и саботировать исследования, а на всякий случай. По привычке иметь лишний аргумент в рукаве.
И вот тут его бьет такой отчаянной надеждой,  мысленной мольбой о помощи… кто-то  из троих насильно заставляет себя поверить в то, что все будет хорошо. Что  их спасут! Тадеуш ловит мыслеобраз каравая – свежего, мягкого, дышашего, с потрескавшейся шоколадно-золотистой блестящей корочкой… Каравай… горбушка… хлебушек, спаси меня! 
Чужие эмоции захлестывают с головой, на секунду Крайнц теряет управление, нога резко  давит на тормоза, руки выкручивают руль – машина с визгом и скрежетом разворачивается и идет юзом… к счастью, по пустой дороге.   
Тадеуш громко матерится, пытаясь справиться с автомобилем. И ему это удается – затормозить на кромке покрытия, взметнув задними колесами песок и мелкий гравий отсыпки. Барабанной дробью отстучали камешки по днищу, последний раз взвизгнули тормоза и Тадеуш вытирает внезапно вспотевший лоб и понимает, что у него дрожат руки. Второй раз за сутки у него трясутся руки и все из-за паршивого мальчишки. Крайнц не сомневается, что это Савельев.
- Т-твою мать! – неоригинально завершает он свою тираду. И тяжело переводит дыхание. Оборачивается назад – убедиться, что подопытные живы и целы. Живы – да. Синяки и шишки не в счет. Молча Крайнц выруливает на дорогу и сворачивает на первый же проселок, подальше от посторонних глаз. Ему надо успокоиться. Иначе убьет ведь. Своими руками душу вытрясет из  этого незарегистрированного телепата!
- Что ж ты творишь, террорист малолетний? Ты же не только меня, ты и себя, и этих двоих угробить мог! – в горле клокочет бешенство, когда Тадеуш, проехав немного до небольшого лесочка,   останавливает машину и  обращается к Савельеву, - Вылезай! Вылезай, говорю, из машины! – он выходит сам, распахивает заднюю дверь и за шиворот вытаскивает Матвея из машины, нажимает на брелок, блокируя двери. Не хватало еще, чтобы остальные разбежались.
- Ты головой думаешь?!  - он встряхивает пацаненка и шипит, - Что, мысленно помолчать не мог? Чем бы тебе помог твой хлебушек, если бы мы сейчас в кювете кувыркались? И это в лучшем случае. А если бы вылетели на встречную полосу?! Ты бы даже порадоваться моей смерти не успел бы! А другие люди, они в чем виноваты?! Способности у него! Их контролировать надо уметь, иначе ты не человек, а граната с выдернутой чекой в лапе у обезьяны. Поди угадай, куда она ее кинет! Понял?!

- Умерли бы? Это если бы вам повезло, то сразу. Или быстро.  А если бы не повезло… - Тадеуш и не думает отпускать мальчишку, смотрит в отчаянные  карие глаза, - Ты думаешь, это как выключатель нажать? Щелк – и ничего нет, жизнь кончилась. Нет, Савельев. Это будет больно. Это будет очень больно. Но тебя спасут. Вылечат. Тебя по кусочкам соберут, если надо. Ты нужен своей стране. Очень нужен, Савельев. И эти двое тоже нужны, - резкое движение подбородком  туда, где за спиной мальчишки за поднятым стеклом еще две пары мокрых испуганных глаз.
Вокруг апрель оседал серыми ноздреватыми сугробами, грязной кашей из снега и грязи, голыми черными ветками и тоской. Потому что ничего не будет. Он отвезет этих троих в лабораторию и вернется. И, верно, пойдет на повышение. Ему уже намекали на это, да и Корвин недавно позвонил и говорил, что будет рад снова работать с ним. Это хорошо. Он будет работать с машинами. С техникой, которая не умеет чувствовать и страдать. Подальше от этих чертовых детей, подальше от их живых глаз, чего-то просящих, о чем-то умоляющих… и ненавидящих. Ненависть – последнее оружие слабых.
- Отпустить? – рот Крайнца дернулся в странной усмешке, - Отпустить… А зачем? Поверь, я повидал множество мальчишек вроде тебя. Это вначале вы упираетесь и  сопротивляетесь. Вам страшно. Это нормально. Сначала будет плохо. Потом вы поймете, что все правильно, что так и должно быть. Что это ваш долг. Как понял я и все, кто учился вместе со мной,   - он словно уговаривал самого себя, - И будете счастливы.
Так, как счастлив я. Погляди – разве не видишь, как я счастлив. По шею, с головой, так, что аж из ушей счастье льется.
Все он видел. И как  смотрят через стекло окна двое остальных.  Пойди разберись, боятся они того, что их ждет или того, что не случилось. Они всегда знают, куда и зачем их везут. Им никто не говорит, но они всегда знают.
И он будет жить. Зная, куда и для чего отдал своего сына. Может, даже встретит его в шестнадцатой лаборатории. Такого же как те. Послушного, с  потухшими глазами, трясущегося в ожидании новой дозы. Пустую оболочку, годную только на то, чтобы тащить сюда новых и новых мальчишек и любящую  свою страну до беспамятства, мать вашу!
Крайнц молчал. Облизывал сухие губы. На языке привкус крови, по подбородку стекает капля, щекочет – прокусил нижнюю губу. Когда пытался остановить машину? Или сейчас? Он стер ее ладонью. Прижал Савельева к машине. Наклонился, придвинулся вплотную, обжигая тому лицо  дыханием и запахом табака. Черные пронзительные глаза уставились в карие, зрачки в зрачки. Рука дернулась вниз, съехала с локтя туда, где рукав курточки задрался, оголив тонкое мальчишеское запястье,  сжала. И Крайнц опустил мысленный щит, все силы сосредоточив, чтобы прорваться в голову Савельева, к его мыслям.
«Молчи. Слушай. Верь. Я – отпущу», - он бросал короткие мысли словно камни, надеясь, что долетят, что его силы хватит, а Савельев не ударит его в ответ, ибо тогда лежать Крысолову овощем с выжженными мозгами.
«Не здесь. Время. Жди. Скажу – куда бежать».

Крайнц еще несколько минут просто сидит за рулем,  тупо уставившись вперед. Ему нужно собраться с силами и мыслями. После телепатической связи, даже такой короткой, он выжат как лимон. Потом медленно трогается и выруливает обратно на трассу. Снова ставит  мысленный защитный экран.
Нет ничего проще притвориться перед собой, что все сказанное было просто хитростью. Для того, чтобы довезти подопытных без лишних проблем. Пусть верят и ждут, а потом будет уже поздно. Он все-таки  получит повышение. Возьмет отпуск. Может быть, уедет куда-нибудь. Например, к морю, где тепло. Где можно сидеть на пляже, смотреть на волны, слушать, как они тихо  шуршат по камням   и ни о чем не думать. Может быть, он навестит Гальтонов.  Нет, к ним он не поедет. Не сможет смотреть в глаза и врать с честными глазами о своей работе, о том, что он всего лишь техник. Второй справа в пятом ряду с отверткой.
Он выжимает педаль газа, машина прибавляет скорость, новые шины успокаивающе шуршат по гладкому асфальту. В  Метрополии прекрасные дороги. Прекрасная страна, прекрасная жизнь. Даже война уже несколько лет где-то далеко. Небольшие стычки на границе, не больше. Утихла сама собой, от общей усталости, хотя мирного договора так и не подписали.
Он готов думать о чем угодно. Только не о тех, кто сейчас сверлит его спину и затылок взглядами. Он чувствует их.  Так и хочется передернуть плечом, оглянуться. А вот чисто теоретически. Если просто представить… Исключительно теоретически. Отпускать подопытных глупо. Куда им деваться? Даже если он даст им денег – а у него их с собой не так уж много – далеко они не уедут. Их поймают на первой же станции. Трое мальчишек без сопровождения взрослых – только не в Метрополии, здесь дети, едущие или идущие куда-то одни,  вызывают подозрение.
Тепло шевельнулось под форменной рубашкой. Памятная монетка, найденная в детстве, талисман, йхоло  - Тадеуш  носил ее на цепочке, вместе с армейским жетоном. Как не отгоняй от себя крамольную мысль, но в относительной безопасности мальчишки будут где угодно, только не тут. И «не тут» означает – не на этой Грани. Просто потому, что  процент риска при прямом переходе куда меньше, чем риска при попытке добраться до границы и перейти ее. К тому же сбой при прямом переходе – всего лишь смерть. Скорее всего – мгновенная.
Крайнц машинально смотрит на дорогу, машинально же сбавляет скорость и перестраивается на перекрестке. Сворачивает с трассы на бетонную дорогу, ведущую к Солнечному – 16. Теперь не будет ни поселков, ни городков. Несколько военных заводов и заброшенные выработки. Шестнадцатый отдел выбрал для своих закрытых поселков места на редкость глухие.
Его сын обладает способностями лоцмана. Если объяснить ему, что и как нужно сделать – он поймет. Должен понять. Правда, сам Крайнц представляет процесс перехода через пространственные барьеры очень смутно. Этот раздел  выходит за пределы его компетентности и профессиональных обязанностей и потому доступ к теории и практике был ограничен. Настолько ограничен, что Тадеуш скорее догадывается, чем знает, что нужно делать.
А что потом? Необходимо отвести от себя подозрения и пустить следствие по ложному следу. Следствие будет – в этом Крайнц не сомневается. Вариант «умереть самому» он рассматривает как крайний. Самоубийство офицера, допустившего непростительный промах, упустившего подопытных. Это правильно, это – поймут. Как поймут и то, что ниточки оборвались.
Вдоль дороги тянется  заросший карьер с холмом отработанной породы, сухим бурьяном, торчащим из талого снега и  чахлыми прутьями  ивняка. Смутная идея ворочается в голове, пробивается к сознанию. Придется рискнуть. Лучшее  алиби – у пострадавшего. Желательно – пострадавшего настолько, что едва не распрощавшегося с жизнью. Сдохнуть, тем не менее, не хочется.
Крайнц останавливается на обочине.  Судорожно дергает ворот мундира, расстегивает, едва не обрывая пуговицы. Потемневшая от времени, стертая пальцами до блеска монетка с мальчишеским профилем. Чуть выше профиля аккуратно пробито отверстие для шнурка. Тадеуш с силой дергает шнурок так, что тот до боли врезается в кожу, оставляя красный след, и лопается. Зажимает монетку в кулаке. И оборачивается к мальчишкам.
- Теперь слушать меня. Делать то, что скажу. Быстро. Времени мало. Вы двое – указывает на младшего и старшего, - сидите и молчите. Ты, - палец тычет в Савельева, - отвечай. В твоем личном деле указано, что ты лоцман. Знаешь, кто это? И не рассказывай про корабли и морские пути. Я тебя о другом спрашиваю. О Гранях. И о том, как ходить с Грани на Грань.

- А мне плевать, имеешь ты понятие или не имеешь и что ты мне тут рассказываешь, - терпение у Крысолова лопнуло.
-  Все ты знаешь. Вы всегда знаете больше, чем нам удается узнать о вас. И там, где ученые умы ломают головы и выписывают простыни формул и расчетов, у вас, лоцманов, это получается само собой. Черт знает, как вы это рассчитываете. Интуитивно, - четко и раздельно говорит он.  Каждая фраза как удар молота.
- Можешь сколько хочешь придуриваться. Только подумай, что на кону не только твоя жизнь, но и их, - Крайнц кивает на замерших как крольчата мальчишек, - Моя тоже, но она-то тебя точно не волнует, - зло улыбается он. Быстрая улыбка как укус. Или оскал.
- Хочешь бежать? Беги. Тебя поймают сегодня же вечером. И церемониться уже не будут. Знаешь, как содержат неблагонадежных деток? Узнаешь на своей шкурке – Корпус   раем покажется. С бабушкиными пирожками.
А «жучок» в машине есть или нет? – думает он, - И если есть, не устроить ли так, что Савельев выжжет его к чертовой матери. Вместе с прочей электронной начинкой. Отличная причина для аварии. Даже лучше, чем телепатический удар. Или нет? Про телепатию в личном деле не слова. Имею  право не ожидать подвоха с этой стороны. Про электронику упомянуто.  Телепатия плюс влияние на технику. Красный уровень опасности. Что я мог? Только везти их под снотворным всю дорогу в целях безопасности. И рисковать, что мозги у материала превратятся в кисель раньше, чем за них возьмутся в лаборатории. За что меня умники в белых халатах сожрали бы без соли, да еще начальству настучали бы. А в инструкции черным по белому  сказано: на усмотрение конвоира в случае провоцирующего поведения со стороны подопытных. Он словно мысленно репетирует допрос, возможные вопросы и свои ответы.
Отпустить и благородно сдаться службе безопасности, чтобы его расстреляли по обвинению в саботаже и измене? Покончить с собой столь замысловатым  способом он всегда успеет. А вот подумать, как и отправить мальчишек куда подальше, и вывернуться самому – нужно заранее.  Крайнц привык все планировать. И полагаться на такой ненадежный фактор, как озлобленный мальчишка  и его скрытые способности ему внове. Все когда-нибудь бывает в первый раз. Если выгорит – оправдают. Отделается строгим выговором. По службе обойдут с повышением – да и черт с ним. Останется при прежней должности  в  «комнате психологической помощи»  Корпуса, будет возиться с любимыми винтиками и отвертками и изображать из себя душеведа.
- Слушай и запоминай. Повторять не буду. Ты должен увидеть… почувствовать другой мир. Иной. Такой, где детей любят, а не запирают в лабораториях и исследовательских центрах. Далеко отсюда, в другом месте, на другой Грани. Хоть хлебные крошки рассыпай дорожкой, если поможет. Закрой глаза, представь… звездное небо. И созвездия – как сеть. Каждый перекрест нитей – Грань. Ты можешь туда попасть. Я уверен. И можешь провести за собой своих товарищей. - Эта монетка, - он протягивает Савельеву свое йхоло, разжимает пальцы и монетка падает мальчишке на колени, - не здешняя. Не совсем здешняя. Поможет. Должна помочь.
- Я направлю машину в овраг. Ты должен ударить силой как вчера в гостинице. Твое биополе выжжет электронику,  я отключусь от боли,  и машина станет неуправляемой. У вас будет время, чтобы выскочить до того, как машина упадет вниз, в карьер. Вот тогда ищи другую Грань и уходите туда.  Те, кто будет искать меня и вас, сначала решат, что вы разбились вместе со мной. Это даст время. Ты все понял? – у Крысолова не лицо – непроницаемая каменная маска.

Вот теперь самое сложное. Это дети, не обученные солдаты. Значит, в какой-то момент надо суметь сбросить скорость. Прямо перед падением в овраг, решил Тадеуш. Раньше нельзя, катастрофа будет выглядеть неубедительно. Позже - они погибнут или покалечатся.

Итак, сначала набрать скорость... есть. Машина двигается, разгоняется.

Овраг... Направление.

Руки на руле и ноги на педали словно действовали отдельно от приказов мозга. Потому что мозг начал выдавать противоречивые сигналы. Мозг ясно видел опасность и хотел ее избежать. Тело, послушный ресурс, получило приказ и выполняло. Паники не будет, приказал себе Крысолов. Иначе их накроет тоже, мне это не надо.

Да, еще что-то важное. Надо сказать. Обязательно.

- Монетка - мой йхоло. Сохрани.

Возможно, мальчик справится и без монетки Он достаточно талантлив, чтобы скрывать способности - наверняка достаточно талантлив, чтобы выбраться отсюда. Это мне его без монетки наверняка не найти, думает Крысолов.

Если будет, кому искать - и с этой мыслью накрыла волна страха. Будет боль, может быть, смерть, и это все потому, что в казенной бумаге что-то написано? Молчать, не чувствовать. Нельзя.

- Теперь готовьтесь. По моей команде  ударишь. После удара выскакиваешь из машины, вытаскиваешь этих.

Еще немного... Вот теперь отсчет.

- Пять.

Это может быть подстава. Неважно.

- Четыре.

Каждое перекрестье - грань.

- Три.

"Не помню ее лица, совершенно не помню", - мелькнула мысль - память подсовывала лицо Лары.

- Два.

Крысолов выталкивает из себя сигнал: "Готовьтесь", и

- Бей!

Еще дополнительно дослать мысленно "Бей и беги".

Отредактировано Тадеуш Крайнц (2018-06-27 10:10:45)

Затормозить удалось на самом краю - машина замерла в неустойчивом равновесии.

"Вот так - борьба с управлением".

Крайнц краем глаза видел - мальчишки выбираются из машины. Значит, теперь управление можно и потерять.

Нет. Не так.

Объекты пытаются покинуть машину, у нее меняется центр тяжести, Крайнц пытается сбалансировать машину, но падает в овраг...

Вот теперь как надо.

Скорость, удар... боль и темнота.

***

Долго темнота, судя по всему, не продлилась, но была своего рода благословением. Будь он в полном сознании, а не под сумеречной покрышкой шока, он не выбрался бы из смятой машины с искрящей проводкой. А теперь он беспомощно лежал на склоне оврага, хватал воздух ртом и смотрел, как появляется открытый огонь - медленно, как будто происходящее нереально.

"Будет взрыв", - подумал он отстраненно. "Это все нереально. Это все происходит не со мной. Кстати, взрыв до меня достанет", - мысли были медленные и холодные, боль - острая и горячая.  Что с ногами? Неважно.

Взрыв - это будет совсем хорошо, тогда концов вовсе не найти. Но надо оставаться живым. Он заставил свое тело подтянуться, цепляться за траву и землю, ползти вверх и дальше от машины. Тело кричало от боли и требовало оставить его в покое, глупое. Будет ему еще покой. Наверху.

Он успел подняться - ползком. Потом бензобак все же взорвался.