1.Имя, фамилия, отчество, прозвище
Иероним-Иеремия Анджеевич Бойко, Йорик; на данный момент представляется, как Пепел.
Двойным именем обязан родителям, которые никак не могли решить, что благозвучней, в результате отец звал его Иероним, мать – Иеремия. Сверстники быстро сократили оба варианта в Йорика.
Про то, почему он сейчас представляется Пеплом, см. биографию.

2. Возраст и род занятий
То ли только-только стукнуло двадцать, то ли вот-вот стукнет. Путешествия между Гранями порой сбивают с толку. Да, на данный момент – странник между мирами, в прошлом – см. биографию.
Койво.

3. Внешность
Высокий и тощий, но нескладным не кажется – скорее, недокормленным, что, по сути, соответствует истине. При своем прозвище, напоминает скорее Гамлета – с отросшими по плечи светлыми волосами, в которых больше половины седины, зеленоглазый, с упрямым ртом и сумрачным взглядом. Кожа светлая, и совершенно не загорает.
Крупный, прямой нос, впалые щеки, тени вокруг глаз; из-за худобы, да еще из-за самой конституции своей выглядит младше своего возраста – вряд ли кто-то даст ему двадцать лет, скорее, семнадцать-восемнадцать. На это накладывается и тот факт, что брить ему до сих пор приходится только усы и подбородок, да еще местами шею – на щеках щетина вовсе не растет. Высокий лоб пересекает крупный шрам, почти от виска до виска, рваный и бледно-красный. Тот еще рыцарь печального образа, по первому впечатлению.
Двигается мягко, но быстро, и практически бесшумно, гораздо ловчее, чем можно ожидать от такой «макаронины длинношеей», как его порой дразнили. Кисти у него крупные, с длинными, цепкими пальцами с крупными ногтями. Умеет подолгу сохранять полную неподвижность. Голос странный – не то тенор, не то баритон, хрипловатый. Часто кажется, что он где-то внутри себя иронизирует над собой и всем, что его окружает; в гневе, как правило, улыбается, и очень недобро.
На начало игры одет в мешковатые оливковые штаны с множеством карманов (не пустых, естественно), легкую куртку на голое тело того же пыльно-оливкового цвета, поверх – легкий серый плащ до колен. На руках – беспалые тонкие кожаные коричневые перчатки, на ногах – высокие туристические ботинки с «камуфляжными» голенищами. При себе имеет так же «цивильный» костюм из темно-синей легкой материи, неизвестной на этой Грани – ну так, на всякий случай, как и «приличные» ботинки. Носит нашейный изумрудный платок, которым явно дорожит, как и перчатками; а еще талисманом в виде простреленной в центре монетки и старым солдатским ремнем на штанах.

4. Характер
Если попросить самого Пепла охарактеризовать себя в двух словах, он скажет – «террорист и убийца», и это будет правдой. Правда, далеко не всей. С тринадцати лет он участвовал в партизанской войне, которая даже поначалу не напоминала игру. Из непоседливого мальчишки он превратился в иронично-мрачного юношу с глазами старика и наполовину седой головой.
Он бывает и решителен, и жесток, и тверд, но пролитая кровь мучает его. Он не смог остаться тем, «кому всегда двенадцать», но так и не повзрослел – превратился в постаревшего мальчишку. Привитый войной цинизм круто перемешался в нем с романтическими идеалами, с которыми он в неё влезал, желание нести добро – с ненавистью к злу, от которой порой срывает крышу.
Да, он террорист и убийца. А еще – идеалист, который не верит в слова о том, что нет ни добра, ни зла, есть только миллион оттенков серого. Этого он себе не позволяет, твердо зная, что как только начнет думать так – он пропал окончательно. Сражающийся с чудовищами, опасайся сам стать чудовищем – это Пепел усвоил отлично. Он и так считает себя монстром, который убивает тех, кого не в силах исцелить. В случае необходимости, легко отнимает жизнь, но не слишком-то легко к этому факту относится. Подвержен приступам паранойи и самоедству, слишком часто склонен к рефлексии, до сих пор по-мальчишечьи остро переживает свои неудачи. Ненавидит себя, и, зачастую, в противовес к этому красуется, а потом корит себя за это. Порой не стесняется солгать, если уверен, что так будет лучше, но потом… ну вы поняли. Это он так старается быть лучше. Старается до сих пор, и, как ему кажется – безуспешно.
У него сложные отношения с моралью. Скорее, не кодекс чести, а своеобразный компас в голове, который показывает, в какую сторону – правильно. Это сильно облегчает в чем-то жизнь, ибо нет никаких загонов на тему чести несуществующего мундира или соблюдения верности тому, что само по себе неверно из-за присяг или гордости. С другой стороны, трудней в том плане, что и опереться не на что, нет готовых решений. Каждый раз решай сызнова, стучи по компасу и думай, как будешь плутать по стрелке, и куда выйдешь.
Терзается тем еще и тем, что выжил, но на тот свет не спешит нарочно – знает, что его мертвые это не одобрят.
О хорошем:
Любит природу и искусство, книгочей и меломан. Неравнодушен, из-за чего и страдает супергеройскими комплексами. Щедр. Знает, что такое преданность и благодарность. К играм в благородство, как террорист и партизан, однако, не склонен; впрочем, как и к холодной, бездушной справедливости машины. Скорее, просто старается жить по тому, что у него осталось от чести и совести. Отважен порой до веселой отчаянности обреченного. Умеет жертвовать собой, правда, зачастую не к месту. Пессимист, но деятельный – точно знает, что есть, куда хуже, и этому хуже противостоит, как может. Легок на подъем. Искреннее раскаяние всегда пробуждает в нем милосердие, и умеет прощать, если в прощении нуждаются. Склонен простить трусость, но не подлость. Не разучился смеяться и веселиться, хотя порой и мрачновато.
Порой он ощущает внимание и поддержку мертвых – родителей, наставников, друзей. Он знает, что его мертвые его берегут, а однажды (ему мечтается – с поля выигранной битвы со злом, как ушли его кровные) заберут к себе, и старается жить так, чтобы когда он встретит их, его можно было хотя бы простить.
Верит в Хранителей.

5. Биография
Он родился на совсем другой Грани. По научно-техническому развитию она напоминала скорее мир, описанный в книге о Черных Кирасирах и Максиме Шмеле – своеобразный «стимпанк». Родился он в северных провинциях государства под названием Вольная Уния, в поселке Холодный, и в нехорошее время. Есть такое проклятие – «чтобы тебе жить в интересные времена» - с ним это сбылось с самых ранних лет. Когда Йорику было четыре, грянула война с соседями. Отца призвали, но уже через полгода он вернулся – комиссованный по ранению, оглохший на одно ухо и хромающий. Зато живой, что по тем временам было большой радостью. Хромота отца постепенно выправилась, глухота осталась навсегда – и через семь месяцев после его возвращения глупая и бессмысленная война между дружными прежде соседями кончилась сама собой безо всяких результатов, кроме как рек крови и голода по всей стране. Тогда он впервые привык не есть досыта – и ему мать еще отдавала, что могла, от неё же самой, по словам отца, «одни глазища зеленые остались». Прошло полгода, и только-только люди оправились и начали вставать на ноги – грянула еще одна война, гражданская. По счастью, кипела она больше на юге, где столица, да только всем рано или поздно доставалось. А кому не досталось, как жителям далекого северного поселка, до которого смута так и не добралась, досталось другое, едва ли не хуже – эпидемия. Она чудовищным валом покатилась по всему северу, оставляя за собой опустевшие деревни и поселки, вымирающие города…
Почему-то зараза не трогала грудных младенцев и глубоких стариков, зато среди прочих гуляла, как хотела. Лекарства долго не было, и поселок Йеремии, заразившийся одним из первых, почти вымер. Сперва умерли родственники. Потом заразился и ушел из дома, боясь за мать, отец – никто не узнал, что с ним стало. Но мать всё равно заболела, одной из последних, когда, казалось, пандемия уже захлебнулась в трупах и пошла на спад. Сгорела он быстро, и стала последней жертвой эпидемии – в вымершем селении выжила дюжина дедок, еще дюжина бабок, дюжина грудничков, непросыхающий почтальон (он говорил, что потому и уцелел, что не просыхал – кто знает?), да еще несколько ребятишек. Но если у остальных остались бабушки и дедушки, то Пепел был совсем один. Понятно было, что селение обречено, униатские медики, бессильно бившиеся за каждую жизнь, предусматривали для уцелевших эвакуацию после карантина. Йорика, разумеется, ждал детдом, а пока он жил у этих самых медиков – приживалкой, потому что брать лишний рот после всего, что было, просто никто не мог, даже если кто-то и хотел. Нарядное и богатое в прошлом селение медленно агонизировало у безмерно выросшего кладбища.
Большую часть времени он либо проводил на кладбище, у могилы матери, на надгробии которой написали и имя отца, либо лежал и смотрел в стену. Медики были хорошими людьми – и хотя они совсем обессилели, но тормошили ребенка, заставляли его есть, заставляли общаться с другими ребятами, для которых открыли учебный класс…
А потом приехали Лесса и Андорно. Люди со странными именами, откуда-то издалека, из международной организации. Они были готовы забрать к себе, в какой-то очень далекий «дом призрения» сирот войн и эпидемии, которым было некуда идти.
К слову сказать, после всего, что было, люди опомнились – с радостью забирали в свои семьи и двоюродных, и троюродных сирот, тем более, что многие потеряли родных детей. Таких, как Йорик, было много, конечно, но не так много, как может показаться – и всё-таки, уже после войн, детдома в Унии были переполнены. И они собирали этих детей. По их словам, для них было главным впоследствии найти для детей семью, пусть и вдали от истерзанной родины.
Йорику было уже почти семь, и ему было некуда идти. Уния дала согласие, и он поехал с ними. То есть сперва, конечно, он попал в столичный детдом, куда свозили детей, как на перевалочную базу – в основном, его ровесников, лет пяти-восьми. Там они и узнал о том, что едут они, на самом деле, не так далеко, как казалось, в одну южную страну, где когда-то тоже была эпидемия, только другая – и её последствием стало то, что в той стране редко рождались дети, а оттого сейчас там с радостью ждали сирот со всего мира. Что и, правда, они там, скорее всего, найдут новые дома.
Лесса и Андорно собрали полсотни сирот там, на севере. Они, как могли, пытались заменить детям родителей – и их сердечного тепла даже хватало на всех. Они были ловцы детских душ по сути и по призванию, и умели врачевать на них даже самые страшные раны.
Переезд занял почти неделю – сперва сборы, потом на поезде до моря, потом кораблем… дети, еще недавно погруженные в отчаяние, начали оживать – знакомиться друг с другом, заводить дружбу, играть во что-то. Конечно, все висели на нежданных спасителях.
А потом… потом была Гимназия. Его не называли ни детским домом, ни «домом призрения», как именовались такие заведения в Унии – только Гимназией. Когда-то она и правда была настоящей гимназией – пока страшная болезнь не исказила жизнь Островного Союза (именно так называлась та страна – и правда, на архипелаге), а после той катастрофы – она стала временным прибежищем для сирот со всего мира. Сейчас – для сирот эпидемии в Унии. Те, кто был тут до них, уже почти все нашли новые семьи – осталось только несколько ребят чуть-чуть старше их, жертвы железнодорожной катастрофы уже тут, в Союзе – они вернулись сюда, только найдя новые семьи. Среди них был и Масиак, по прозвищу Белый (хотя он был и черноволос – за любовь белому цвету), мальчишка чуть постарше, сразу сделавшийся заводилой во всех компаниях – и потом сыгравший большую роль в судьбе Йорика.
Как оказалось, на Островах говорят почти так же, как в Унии – только с очень мягким акцентом и обилием местных выражений и словечек - но это выучить проблемы не составило. И дети из Республики, кстати, тоже говорили на этом языке, только, напротив, очень резко. Это резкое, каркающее «р», подцепив однажды у Белого, Пепел потом так и не смог выправить из своей речи. И вообще – в Гимназии было хорошо. Конечно, не так, как дома, но можно жить, даже ревя ночами в подушку. И самое главное, благодаря воспитателям, которые всеми силами пытались заменить детям семьи, пока находятся новые, жить снова хотелось. Тоска никуда не уходила, но к ней начала примешиваться радость. Многих детей забирали быстро, почти сразу же, кто-то оставался дольше, некоторых, почему-то, забирать не спешили, и они всё сильнее прикипали душой к этому месту и этим людям. Среди них был и Йорик. И Белый Мас, как его теперь все звали, и Рыжая Цаги, и близнецы – Тель и Гиля… вот они-то пятеро и подружились между собой сильнее всего. Успели найти новые дома почти все, с кем они сюда приехали, потом еще приехали новые сироты – на этот раз из Империи, того самого соседа по бессмысленной войне, у которого гражданская война грянула чуть позже. Кстати, с ними никогда не ругались и не дрались. Сиротство объединило их сильней, чем прошлая разница. Потом и эти ребята, по большой части, разъехались, в бедах мира насупил перерыв… последние ребята-униаты уехали одной большой семьей на другой остров, маленьких имперцев с клятвенным обещаниям всем найти семьи забрал к себе лицей-интернат для одаренных детей…
Кстати, об одаренных детях. Почти все, попадавшие к Гимназию, оказывались одаренными. Причем необычно. Например, Мас сперва показывал фокус – зажигал взглядом свечку. Потом, всем на зависть, научился выжигать без стекла, а потом, когда ребятня собралась после купания развести костер в скалах, и оказалось, что промокли спички – одним движением плеч, не красуясь (хотя это за ним еще как водилось) зажег костер. Цаги говорила с облаками и камнями, ручьями и морскими волнами – и они её слушались. А еще она умела перемещать вещи. То есть кладет, скажем, книжку в ящик, а потом захочет почитать на прогулке – раз, и достает из ниоткуда. Гилю любило и слушалось всё живое, до самой мелкой травинки, а еще она умела лечить как мелкие неприятности, вроде ссадин, так и серьезные болезни – но уже не так просто, конечно. Тель был гением механики. Ему можно было выдать обрезок ржавой трубы, и назавтра забрать игрушечную подлодку, которая умеет плавать пятью разными способами по четырем курсам. Он даже собрал «Звездное радио» на основе первого в мире серийного радиоприемника – слушать звезды. И слушал. Никто не мог объяснить, откуда по радио играют никому неизвестные песни на языке с невероятными акцентами и небывалыми инструментами, из какого далека – но они там были. Тель говорил, что песни – из других миров. И Йорик ему верил. А еще Тель умел откуда-то извлекать энергию и прикладывать её к любому предмету. А сам Йорик… сперва он научился доставать мячи из расщелин в скалах – посмотрел, захотел, и мячик сам скользнул к тебе в руки. Потом – просто двигать взглядом предметы, а потом…
И что самое странное, ни Лессу, ни Андорно это не пугало и не злило. Напротив, они радовались, и всеми силами пытались помочь ребятам развивать эти необычные таланты – правда, не забывая вбивать в их головы основы техники безопасности. Да и сами они кое-что умели…
Так прошел почти год, а потом… потом неразлучная пятерка пришла в воспитателям и попросила, чтобы их оставили здесь, потому что теперь для них дом, а они – как новые родители. И они остались там жить. Они не звали Лессу и Андорно мамой и папой, хотя те и заменили им родителей, но жили как одна семья – возились с новичками, всяческих их оберегали, сами попутно осваивали программу того самого лицея заочно – наконец-то жили нормальной ребяческой жизнью, хотя раны на душе, конечно, никогда не затянулись до конца.
Так прошло еще несколько лет. Йорику было уже тринадцать, Масу – пятнадцать, Цаги – четырнадцать, близнецам – двенадцать. Год назад они прокололи пальцы и смешали кровь, дав клятву всегда быть вместе. Была поздняя весна – на Островах куда более бурная, чем разгар лета в Унии. Старшие уплыли далеко-далеко, в страну, где было страшное землетрясение. И они готовились принимать новых гостей. В тревоге. Нет, не потому. А потому что Гимназию уже год грозились закрыть. Выискались какие-то мутные личности из госструктур, и цеплялись по всему. И программу лицея дают не так, и то не этак – спасал только возможный общественный резонанс – место-то известное. Пятерка порой – вольно или невольно – подслушивала разговоры Андорно и Лессы на эту тему, и картинка вырисовывалась даже какая-то жуткая – целый заговор… Белый их успокаивал, говорил, что мол, мы считай дети еще, вот в нас мнительность подростковая и играет. Сам, кажется, не очень верил.
Как оказалось, не зря. Спокойно после отъезда старших прожить им дали только сутки. Потом заявились какие-то безликие женщины во главе с таким же безликим дядькой. Стали качать права, размахивать бумагами, требовали немедленно выселения и передачи им гимназии. Мас, конечно, послал их далеко. «Господина директора нет в Гимназии» - сказал он – «Как и госпожи старшего воспитателя. Их заместитель, господин Расс, в законном отпуске, прочий персонал на всесоюзном выходном. Мы – не более, чем воспитанники, таких вопросов не решаем. Дождитесь возвращения начальства».
Им стали угрожать выставить силой.
«- Йорик, будь добр». – Сказал Белый.
Йорик побыл добр. Поднял делегацию в воздух на полметра где-то и аккуратно выгрузил за территорию Гимназии, где их ждала ни много, ни мало – настоящая автомашина производства Ленглера.
Умаялся, по совести, жутко, но эффект был. Дня три их не трогали, хотя и пришлось жить, как на фронте. Пришли младшие учителя и воспитатели, выслушали. Мас уговорил их вернуться по домам, хотя все кипели гневом. «Ну сами подумайте» - говорил он – «Они же к вам с бумагами пристанут, а если там всё правильно? Что, ручки подымать и сдаваться? А мы ни за что не отвечаем, мы воспитанники на полном пансионе и законном самоуправлении в силу того, что мне уже пятнадцать, а Цаги – четырнадцать, и мы имеем право отвечать за свою жизнь и безопасность при условии… ну вы сами знаете. А за передачу Гимназии – нет! И вот они нас отсюда выставят». – Тут Масиак показал местный аналог дули.
Однако, на четвертый день атака была повторена. Пришел только один, очень интеллигентного и траурного вида. И с ним завуч Расс в таком виде, что не заподозрить худшее было невозможно.
Интеллигентный представился Рукой Закона (то есть, прокурор, судья и адвокат в одном лице) Рораном Плехве (традиционные для Островов фамилия-имя, как в Унии Иваш Коваль), хотя на коренного жителя Островов похож не был. Он с искренней скорбью на лице показал им газету с известием – пароход с гуманитарной помощью пострадавшим от землетрясения попал в шторм. Выживших нет. Тот самый пароход! Первый порыв был крикнуть – «Вранье!» Но сердце уже знало, что нет, не вранье. Сердце знало, что такое смерти и потери.
Веселый весенний день померк. Интеллигентный вежливо дал им время. Близнецы заревели в голос, Цаги – заплакала украдкой. Мас прокусил губу, Йорик застыл, как соляной столп. Им дали время успокоится. Белый, вытирая кровь с губ, чтобы не заляпала щегольскую белую куртку, белей которой он сейчас был, сказал деревянным голосом:
- Нам надо поговорить с господином Рассом наедине. Йорик, проводи гостя в комнату и сделай лаис.
Йорик проводил и сделал. На автомате. Хотя внутри него крутилось подлое – «времена, когда гонца убивали за плохие вести, прошли… хотя господин-то Плехве тут причем? Истукан Закона, и только…»
Господин Плехве, тем временем, отпустил Йорика, как только получил чашку лаиса – фруктового чая из листьев цитруса.
А там баталии шли нешуточные. Расс, чуть не плача, говорил – «Ну а что теперь? Как мы – без них? Когда уже законное постановление? Они бы смогли, а я… если мы не подчинимся, то будем преступниками. Если окажем сопротивление – то государственными преступниками. Согласно декрету «О Законоуложении…»
Масиак с бледным лицом шипел что-то про то, что лучше быть преступником, чем предателем, что (он явно был в горячке) надо немедля собирать новый пароход, ехать за теми детьми, продолжать дело…
Иероним как раз успел к моменту, когда Цагиннита (так её звали полностью) сказала:
- Они и второй утопят.
Тогда все замерли в шоке. Кто – «Они»?!
- Вы думаете, он Рука Закона? Да он даже не Роран Плехве. В Унии он был Трехкратным Управляющим, и звал тогда себя Ивашем Буковицей. Думал, я не узнаю… маленькая была… усы эти нацепил с пенсне…как не узнать, когда он сперва пацанов из кадетского на смерть послал под пулеметы, а потом отца под трибунал отдал… что приказа его не послушал и сказал отступать – надо же, прямо в засаду. Заочно отдал – отца в засаде прямо и убили. Так что я – уже почти государственный преступник. Дочь заочно осужденного… изменника Матиуша Рателя.
Историю Матиуша Рателя знали. Правда, что Цаги его дочь – не знал никто до этого дня – по понятным причинам, никто не спрашивал о жизни до Гимназии, откровенность была только добровольной.
После паузы Йорик первым подал голос:
- Тогда кто он?
- Да даже не человек, наверное. Один из выживших кадетов нас с мамой навестил, пока она была жива… после суда… говорил, что отец в него три пули всадил – две в грудь, одну в голову, а тот не шевельнулся даже. Мол, тот за это отца и не простил, а даже не за приказ отступать вопреки его командам…
Йорик не помнит, как он вылетел из комнаты и побежал в гостевую, где застал гостя что-то пишущим на затененной стене новенькой автоматический ручкой – угольно-черными чернилами. Язык и буквы были незнакомые, но от одного взгляда на них пробивала дрожь – и стоило тому закончить слово, как буквы бледнели, словно всасываясь в стену, и пропадали совсем. Кажется, он – кем бы он ни был – слишком увлекся письмом и не заметил Йорика, пока тот не крикнул:
- Что это вы тут делаете, Роран Буковица?
Роран Буковица повернулся к нему и улыбнулся – страшно, казалось, углы рта сошлись на затылке. Зубы у него были крупные, и все совершенно одинаковые, без клыков и коренных.
- Узнала таки. – Сказал он. – Ну что же…
И потянул руки к Иеремие – не сходя с места. Руки начали тянуться, обнажая сустав за суставом…
И тут Йорик, зажмурившись от ужаса, впервые увидел Струны. Струны, идущие через всё мироздание, и через жуткую кляксу Ничто на месте их гостя…
Он вспомнил, как учился играть у Андорно на гитаре – и со всей силы ударил по струнам, идущим через Кляксу.
Раздался жуткий крик. Когда он открыл глаза, на полу, в куче пыли, лежали траурный костюм и папка. А потом он почувствовал боль – пальцы, которыми он «бил» по «Струнам», были разрезаны, точно бритвой. Облизал губы, ощутил соленый вкус – кажется, из носа тоже текло.
И тут ворвались остальные…
Чуть не сбили его с ног, замерли… тут Гильямина закричала чуть ли не страшнее, чем кричал покойный Роран Буковица, чем бы он ни был. Она смотрела на стену, где исчезли его надписи.
Все в ужасе схватили её, и на автомате вытащили из комнаты. Йорик вновь остался один. Страха не было. Он молча подобрал папку, а после этого заметил выкатившуюся из кармана гостя ручку – и подобрал её тоже. Вышел. Увидев в его руке ручку, только пришедшая в себя Гилька снова стала кричать.
- Тель, помоги мне. - Сказал Йорик, и вышел на крыльцо. За ним вышли не только оставивший на попечении Цаги сестру Тель, но и Масиак с Рассом. Йорик аккуратно вывел ручку на середину двора, и сказал:
- Давай.
И Тель дал. Ручку словно саблей разрубили, а на землю выпала… именно так выглядел за закрытыми веками покойный монстр – клякса пустоты. Она упала в пыль, растеклась и застыла на секунду. А потом начала светлеть, светлеть, превратилась в обычную воду и впиталась в землю. Мас подошел. Понюхал. Потрогал.
- Вода. Обычная вода… уже. Но какого ... ?!
Увидев, что вышли и Гиля с Цаги, Йорик рассказал всё.
А потом было много всякого. Они поняли, чем добивался Роран – прикрывшись именами основателей, заселить детей в Гимназию, всю исписанную заклинаниями… этим. И поняли, что могут сделать только одно.
Масиак сжег здание гимназии, предварительно закинув туда остатки ручки. Вместе с прахом страшного гостя. Потому что нельзя этим оставить их Гимназию. Уж лучше так. И они ушли. В партизаны. Расс помог им, чем смог, взял беременную жену – и уехал с Островов. А они… они начали искать правду. Сначала они жили, как крысы – скитались по Островам, были и в Республике, и в Унии, и в Империи, и везде видели ту же самую руку. И везде ей противостояли. Кажется, они стали первыми всемирными государственными преступниками. На их руках появилась и кровь обычных людей – подлецов или оболваненных бедняг. Они встречали таких же монстров, как прежде, и становились кроме преступников – героями. Спасибо наставникам! Научили пользоваться их силами. Они защитили курсантов Первого Летного в Империи, раздираемой гражданской войной, и курсантов мореходки, объявленной вне закона – в Республике. Взорвали страшный Черный Поезд в Унии. Много сражались на Островах – даже подняли всех, кто прошел через Гимназию, это потом назовут «Восстанием детей». Они многое узнали о своем враге – и, сдюжив каким-то чудом на родине, прорвались в другой мир, откуда шло это зло. Тот мир был благополучен – видимо, монстры понимали, что нельзя гадить, где столуешь. Мир тот был невероятно для них развит – межзвездные перелеты, невозможная техника…
А им было уже по шестнадцать-семнадцать. Они умылись болью и кровью, закалились в страхе и смерти, и теперь Пять Рыцарей, как их прозвали на родине, не могла остановить и смерть. Ведь это Те стояли и за смертями родителей, и за смертями наставников, и за множеством чужих бед и несчастий.
Они нашли, где сердце алчущего Ничто. Подземная база на скалистом берегу… проект «Темная Вода», та самая, которой писал Роран на стене гимназии. А там её было – целое озеро.
И они пошли на штурм. Отчаянный, самоубийственный штурм, не имея поддержки населения, как на родине.
И они победили. База была взорвана бомбой Теля, и обрушилась скальная крышка, и Темную Воду уничтожило единственное, что могло это сделать – яркий солнечный свет…
Вот только от Пяти Рыцарей остался один. Йорик. Его друзья погибли там, в этом жутком бою, заплатив своими жизнями за победу. На месте и в окрестностях комплекса «Темная Вода» возникло новое Безлюдное пространство, навсегда связавшее, как мост, два мира. А он – поседевший, с ужасной рваной раной на лбу – упал в беспамятстве.
Пришел в себя он там же, в Безлюдных пространствах, через двое суток. Со шрамом через весь лоб, чудовищно разбитым и очень голодным. Его нашли мальчишки и девчонки – первопроходцы из обоих миров, встретившиеся над его телом. Они его и откачали.
И тогда впервые со дня сожжения Гимназии, он – восемнадцатилетний старик – заплакал. Дети из его Грани узнали его. Самый маленький из них потрогал его волосы и сказал – «Как пепел».
-«А я теперь пепел и есть» - ответил он. Так и пошло.
Еще год он выл на небо и зализывал раны там, в Безлюдных. Ребята таскали ему еду. Принесли новую гитару, взамен погибшей – и он пел им песни из Звездного Радио Теля. А они неумело спели ему пару песен о них, о Пяти Рыцарях. Он попросил больше при нем этих песен не петь. Он стал судьей их игр и невеселым сказочником вечеров у костра. Дети рассказали ему, что на родине собираются ставить на месте Гимназии памятник Пяти Рыцарям. Он попросил передать, чтобы его место на пьедестале осталось пустым. После Восстания Детей к ним – вчерашним яростным героям – прислушивались. Его место осталось пустым, ждущим его смерти. Смотреть на памятник он не пошел. Даже с такими проводниками он не был уверен, что теперь пройдет через Границу.
Так он жил год, пока не увидел, как ребята играют в них – увидел случайно, вышел на пустырь, где как раз считались мальчишки и девчонки . «Чур я – Мас Белый, Первый Рыцарь! Чур я – Цаги Рыжая, Второй Рыцарь! …Чур я – Йорик Пепел, Пятый Рыцарь!»
И он понял – пора уходить. Утром с моря наползал туман. Он достал лодку, на которой можно было ходить под парусом и в одиночку, а так же на веслах. Собрал через своих помощников нехитрый скарб, попрощался с ними, еще раз спел все песни – и даже одну про Пятерых Рыцарей.
И утром отчалил в туман. Пусть Мироздание решит, где он такой теперь нужней.

6. Навыки, способности
Койво:
Телекинез. О степени способностей: не раз останавливал пули, даже из пулеметных очередей. Отклонял снаряды из пушек. Как-то раз уронил на танк другой танк.
Кратковременное – до нескольких секунд вперед – предвидение в критических ситуациях, либо спонтанное.
Левитация.
Чувствует «Струны Вселенной» и худо-мало умеет с ними обращаться.
Но за всё это надо платить. Чаще всего – кровью из носа и во рту, а порой даже из глаз и ушей, головной болью и слабостью. А то и чем серьезней. Сообразно усилиям.
Как один из пяти создателей нового Безлюдного Пространства, имеет с ними особую связь, но не подозревает об этом.

Обычные:
Неплохо играет на гитаре, от пения хотя бы не вянут уши.
Опыт партизанской жизни – умеет скрываться и выживать. И в городе, и на природе.
Недурно плавает, ныряет лучше, чем плывет на дистанцию.
Обладает начальными навыками скалолаза.
Хорошая память, развитое абстрактное и умозрительное мышление.
Никогда не станет хорошим «технарем», но имеет склонность к естественным и гуманитарным наукам. Впрочем, недоучка – хотя во время скитаний Белый и заставил всех добить школьную программу по лицейскому уровню.
Умеет ходить на лодке под парусом, на веслах и с мотором.
Хорошо готовит, часто выполнял в отряде роль «кока».
Помимо предвидения, обладает и просто неплохой интуицией, которой привык доверять, зная, что та не врет.

7. Имущество
Одежда, лодка, гитара, из документов – два паспорта, Унии и Союза, так же почетного гражданина Империи. Туда же – две медали, за оборону Летного Училища и за эвакуацию Мореходной Академии.
Складной высокотехнологичный нож, вроде швейцарского армейского – подарок пацанов развитой грани Двухмирья (так теперь сросшиеся через Безлюдные грани называются). Запас провианта, «вечная зажигалка» волновой природы, трубка, пара пачек табака. И всякая прочая мелочь – собирался, как в недельный поход.

8. Прочее
Обладает коллекцией старых ран и шрамов, болящих перед непогодой. Эту боль он ненавидит, а потому в ненастье зависим от обезболивающих средств.
Не так давно начал курить. Трубку. В результате обзавелся тяжелым грудным кашлем под утро, потому что легкие повредил еще химикалиями с Черного Поезда. Одышкой, впрочем, пока не страдает.
Крайне дорожит четырьмя талисманами-памятками от Кровных – платком Цаги, ремнем Маса, перчатками Теля и монеткой Гили.

9. Связь с Вами
Знаете

Отредактировано Пепел (2014-11-07 22:14:39)